Одна четверть всех осужденных в Костромской области отбывают срок, пожалуй, по самой «народной» – 228-й статье. Пока закладчики, покупатели и создатели наркотических средств получают сроки, повторно идут в колонии, освобождаются по УДО, костромичка Таисия Котяшкина уже 20 лет работает с теми, кто пытается бороться с зависимостью от «химического счастья». Это интервью — попытка обобщить некнижные знания по ресоциализации наркоманов и предложить пути решения проблемы на региональном уровне.
— Расскажите, как именно строится работа с наркозависимыми в вашей организации – «Совете матерей», и сколько у вас помощников?
Для начала поясню главное: наша работа идет по многим направлениям, потому что решать проблему нужно комплексно. В нашем совете активных участников – 15-20 человек. Среди них есть и те, кто выполняет просветительскую миссию, но часть из них не хотят «светить» свои имена и фамилии по понятной причине. Наркоманы к нам приходят охотнее, чем в диспансеры, потому что мы не фиксируем фамилии, не спрашиваем должность человека, не ставим никого на учет. Нам достаточно слов «помогите мне, я в беде».
Мы проводим первичную профилактику со здоровыми детьми в школах, иногда в детских садах. Говорить о наркомании – настоящее искусство. Мы не можем встать под громкий, но провоцирующий по своей сути лозунг «нет наркотикам», потому что «нет» для нас – это, как правило, «да» для ребёнка. Это все равно, что махать перед быком красной тряпкой. И эти беседы очень важны, от них есть результат. Не все родители могут обратиться к психологу с проблемой, потому что никто не хочет выносить сор из избы. После таких встреч приходят к нам на занятия в группу.
Второе направление – трудные дети, еще не перешедшие в статус наркозависимых, а только попробовавшие ПАВы (психоактивные вещества, — прим. Ред). И третье – работа в женской колонии и с теми, кто освободился. К сожалению, войну с наркоманией мы пока проигрываем. В женской колонии у нас сидит около 700 женщин, примерно 80% из них совершили преступления в наркотическом или алкогольном опьянении, поэтому с проблемой нужно работать. Считаю, что нужны рычаги, которые бы направляли наркозависимых во вхождение в реабилитационные программы.
— Как считаете, может ли лечить зависимых тот человек, который ни разу не пробовал наркотики?
В 2004 году мы выиграли грант Евросоюза, который на тот момент позволил нам создать комплексный подход – набрать знающих специалистов. Тогда мы действовали методом проб и ошибок, набрали психологов со статусом, но они как-то постепенно уходили. Думаю, дело в том, что у них были теоретические, «книжные» знания. Сейчас мы тоже можем набрать хорошую рабочую группу, но проблема в том, что существовать наше НКО может только на гранты. Чтобы люди работали, им нужно платить. Сейчас у нас ведется работа практически на добровольных началах, и этого явно недостаточно, чтобы решить проблему. Даже если мы выиграем грант, его хватит на один год. А чтобы привлечь родителей зависимого, убедиться в выздоровлении наркомана, нужно намного больше времени. Приведу конкретный пример: когда у нас закончились деньги английского гранта, мы еще три года продолжали работу без средств. К нам приходили тяжелейшие ребята с большими сроками употребления. Сейчас я вижу некоторых из них женившихся, с детьми, с семьями – это счастье, но и результат долгой работы.
— Вы работаете с наркоманами уже почти 20 лет. Расскажите, как за это время изменились сами зависимые, подходы к их лечению?
Наркомания молодеет, и этому способствуют современные химические вещества – соли, спайсы и тому подобное. Да и с распространением сейчас стало намного труднее: если раньше источником заразы был героин, и он был сосредоточен всего в одном месте в Костроме, то с появлением интернета распространение стало практическим неконтролируемо – это очень трудно отследить. Общество стало воспринимать наркоманов наравне с алкоголиками, эту тему стали меньше обсуждать в публичном пространстве.
— Вам не кажется, что СМИ стали говорить на эту тему менее охотно «благодаря» новым поправкам Роскомнадзора?
Знаете, я согласна с этими нормами, потому что слово «наркотик» заразное. Через это прошли западные государства, когда стали бороться с наркоманией тем, что просили «звезд», бросивших употребление, рассказывать об этом молодёжи. Повторюсь: говорить о наркомании надо уметь.
Для начала нужно посоветоваться с психологами, чтобы понять, как не навредить обществу. Хорошая новость в том, что сейчас стали больше говорить о ЗОЖ, уделять внимание этому.
Но мы засели так глубоко, что этим проблему не решить. Нужно занимать детей делом, организовывать бесплатные клиники для реабилитации наркозависимых.
— Что самое сложное в лечении?
Лечение – это только скорая помощь. Мы говорим о том, что наркомания исцеляется на протяжении всей жизни. Медицинское вмешательство малоэффективно без дальнейшей работы – медико-социальной реабилитации, которой у нас опять же нет, но все говорят, что есть. Нужны бесплатные реабилитационные центры. Наркоманы вытаскивают из домов все, что можно, денег у их родителей нет. Когда выходят те же «сидельцы», для них должны быть консультационные пункты. Кстати, общественная палата в этом году рассматривала вопрос, все со всем согласились, и на этом все. Общество говорит, что защищать наркоманов не нужно, это зло, но оно забывает о том, что это и ВИЧ, и гепатит, и эти люди едят в тех же столовых и ресторанах, что и мы с вами, ездят в общественном транспорте, поэтому их нужно направлять.
— Верите ли вы в то, что человек, попробовавший наркотики, способен остановиться и «вытащить» себя только за счет воли?
Все индивидуально. Это зависит от самого человека, его внутреннего стержня. Но главное — это реабилитационные программы и центры помощи наркозависимым.
— Можете привести примеры программ по работе с зависимостью в других странах?
Я читала, что в Америке, когда они почувствовали, что это очень важное звено, с которым нужно работать, открыли обучение специалистов в области патологических пристрастий. Это произошло сразу. А у нас консультант по химической зависимости не включен в официальный перечень профессий. Ребята, которые прошли стадию употребления, с большим сроком ремиссии могли бы работать с нами в этом направлении, особенно с категорией подростков.
— Во многих странах некоторые виды наркотиков легализованы. Как думаете, это удачный шаг?
В нашей стране категорически нельзя это делать, в других – может быть. Почему? Я была в Германии и видела, как там работает метадоновая программа. Закоренелых наркоманов в возрасте не хотят содержать в тюрьме за счет государства. Система выстроена таким образом, что за какой-то период времени человеку выдают метадон – наркотик, он его пьет, и идет к себе домой. При этом полученную дозу он обязан отработать, и к нему приставлен соцработник, который следит за тем, чтобы человек работал себе на коммуналку и еду. Возможно, это не самый лучший выход, но таким образом Германия охраняет общество от наркоманов. Но мы к такой системе пока не готовы, это точно.
— Целый раздел на сайте вашей организации посвящен вере. Вы считаете, религиозному человеку легче вылечиться?
Это помогает приобрести внутренний стержень. Мы читаем молитву в конце и начале занятия, потому что это даёт силы. Здесь не надо анализировать, как и что работает. Это процесс постепенный.
— Одинаково ли опасны легкие и тяжелые наркотики?
Все наркотики одинаково тяжелы, это все реклама распространителей. Даже сигареты – это все то, что тормозит сознание, помогает забыть о проблеме, которая все равно остается с нами. Зависимостей 350 видов. Но мы здесь говорим о социально опасных явлениях.
— На ваш взгляд, существует ли в нашем обществе проблема стигматизации наркомании?
Многие в 2000-х осуждали нашу деятельность, говорили, что всех наркоманов нужно вывести на площадь и расстрелять. Правда, потом некоторые из этих ораторов приходили за помощью. Задавали вопросы из разряда «зачем вы вообще этим занимаетесь?». Те, кто не столкнулись с проблемой лично, не понимают, зачем надо помогать нам материально. Ну а те, кто столкнулись, понимают меня, но часть из них молчит по понятным причинам.
— Наверное, в вашей практике были истории, когда спасти человека не удавалось. Что этому мешало?
Иногда сами родители не хотят работать со своим ребенком, говорят: «это он такой родился, не я». Был у меня мальчик Сережа – доверчивый и бесхарактерный парень. Его мама ни разу к нам не пришла. Он очень хотел выздороветь, влюбился во взрослую женщину с ребенком, но, видимо, оказался не готов к взрослой жизни. Помню, он пришел к нам на группу и сказал, что сделает последний укол. Я не поверила, но вскоре он ушел из этого мира. Среди невыживших есть и девчонки. В колонии они все говорят о том, что хотят освободиться, но на воле история может повториться. Была у меня девушка — Настя. Красивая, с большими талантами. Семьи никакой у нее не было, дома – бомжи и грязь. Ее посадили, она освободилась по УДО, была очень этому рада, но через месяц нам пришла новость – «передоз». Она умерла.
— Я правильно понимаю, что всю жизнь наркомана должен сопровождать контроль с чьей-то стороны?
Да. Каркас должен быть. Эту роль может выполнять семья, группы самопомощи, наподобие нашей. Это должно быть до конца жизни.
— У вас очень непростая работа, особенно в моральном плане. Никогда не посещали мысли о выгорании?
Посещали, и не раз. Главная поддержка – храм, паломнические поездки, группа созависимых – это моя отдушина. Ну и, конечно, друзья.
— Что нужно сделать для того, чтобы наркоманов стало меньше? Что бы предложили именно вы?
Предлагать тут не нужно, законы все есть. Остается последний шаг – выполнить их на региональном уровне. Есть федеральная программа социальной реабилитации при колониях, которую недавно «спустили» в регионы. Но там нет специалистов, которые могли бы работать с наркозависимыми. Наркомания – это реальная проблема, которую надо решать, с которой обществу придется жить. Нужно изменить методы борьбы – иначе все эти доклады на тему «что мы сделали, какую профилактику провели» не имеют значения. Давайте смотреть на результат, а не на бумажные отчеты. В общем, направления, заданные государством, у нас есть. Просто нужна политическая воля, чтобы это выполнить.