ВКУС ХЛЕБА: приключения костромича на войне, в оккупации и в немецком плену
ВКУС ХЛЕБА: приключения костромича на войне, в оккупации и в немецком плену

Фото: из семейного архива.

Это очень частная, не героическая история, история обычного человека. Просто Великая Отечественная состоит из миллиона историй, а героизм – он и в том, чтобы выжить. Костромич Михаил АПЕКИШЕВ – в 1941 году 26-летий солдат советский армии – через полвека после войны рассказал о том, что ему пришлось пережить.

В окружении. Начало войны.

Весной 41-го года рядовой Михаил Апекишев (он родом из Сусанинского района) готовился к возвращению домой – к жене и сыну, к себе домой, в Сусанинский район. В армию его забрали почти два года назад — в 1939 году, и до конца службы оставалось буквально полтора-два месяца. С апреля 41-го их часть стояла у Тирасполя (в Молдавии), не очень далеко от границы.

—  Все знали, что война будет, — вспоминал Михаил Федорович. — Не знали только, какой день. Каждый день ждали бомбежки. У нас куча оружия в этой Бессарабии была – черт знает, сколько его было.

…Воскресенье было, Троица, и нам зачитали приказ – война началась. Немецкие самолеты над нами летали – и никто по ним не стрелял. Мы тут же поехали ближе к фронту. 15 дней все на одном месте стояли, на реке Прут. Потом дали приказ отступать. Сначала мы днем отступали, а потом и ночью, много техники потеряли. А 1-го августа они окружили  всю нашу дивизию.

Тирасполь в 1941 году.

Отступление №1. Эмоции.

Рассказ Михаила Апекишева чрезвычайно неэмоционален. Он практически не дает оценок, только фиксирует события, кстати, с мельчайшими деталями. Родственники Михаила Федоровича говорят, что он и по жизни был такой же – спокойный- спокойный. «Может, его это и спасло», — считала его жена.

– Куда не поедем, везде немцы…  7-го августа снаряд попал в нашу пушку (Михаил был артиллеристом – Авт.). С тех пор в глазах радуги (К концу жизни Михаил Апекишев практически ослеп – Авт.). Везти у нас контуженных было некуда. Фронта, позиции не было. Мы пушку возили, наводчик стоял у колеса, а я в сторонке немного. Вдруг вижу: снаряд мимо нас летит, и говорю: «Филиппов, сейчас и второй полетит. Это пристрелка идет, сейчас и второй будет». А он-то новый паренек, майского набора. И говорит: «Да все это фигня!». И тут второй летит. Я сразу нагнулся, меня не задело  – а его всего изрешетило, и не пикнул. Нигде ни крови, ничего, а руки как плети, перебило все.

Потом батарею нашу смяли немецкие танки. В лес зашли, а там лежат в яме раненые, никто им не помогает. Тут старшина из другой батареи – кормит ужином, и мне дал поесть…

Отступление №2. Про еду.

В этом месте в рассказе Михаила Федоровича, кроме темы войны, возникает еще одна вещь – тема еды. Дальше она идет постоянно – через полвека фронтовик позабыл имена некоторых людей и мест, но – с мельчайшими деталями  — вспоминает о том, что ему удалось поесть. Все 4 года военных скитаний Михаила Апекишева – это постоянное, какое-то нечеловеческое недоедание. Возможно, поэтому память с мельчайшими подробностями сохранила и воспоминания о «гречневой каше с молоком», и каравае хлеба, съеденных на Украине, и «свеколке», которую удалось выдернуть из земли, пока их гнали в плен.

В плену

— Немец в кольцо на 100 км нас окружил. Всех нас они рассеяли. Куда нам деваться? Что делать? Винтовку я свою спрятал. И пошли мы в поле, решили —  там переспим, а потом будем к своим прорываться. Идем – а там немцы! И повели они нас в лес, у них уже много наших было. Заставили они нас окопы выкопать. Всех обыскали, бритву отняли. Бумажник им свой дал – там у меня облигации были и деньги, они посмотрели и обратно подали. И 7 дней вели нас до города Винницы (это уже Украина), каждый день по 40 км. Мы немытые, полуголодные. Зерна овса выкалупываем из земли и жуем.

…В Виннице-то, милый мой, стоит офицер  — всех нас просматривает, вдруг видит в строю один человек,  переодетый в крестьянское. И кричит: «Юда, юда!» («Еврей, еврей!»). Вытащил его из строя, и заставил всех своих называть. Будочка там у них стояла – там пытки устраивали, евреев, политруков, комиссаров. Стоишь – руки кверху, на голове стакан с водой, пока не упадешь. Потом расстреливали. Давали нам по кружке просяного чая, пили из консервных банок. Выпьешь и вся еда. 100 человек в день умирало от голоду.

Винница во время войны.

Следующие недели прошли также – их либо гнали вперед, либо перевозили в вагонах. По-прежнему почти не кормили. И вот как-то вечером их – по 100 человек в вагон – посадили в поезд на Тернополь.

— Поезд идет, километров 20 отъехали, наверное, от Шепетовки. Тут одна мысль – как бы убежать. Один такой волевой говорит: я в окно выпрыгну, когда поезд пойдет. Я близко у двери сижу – говорю, давайте попробуем двери-то открыть. А они взяли и раздвинулись! Мы и давать прыгать – все друг за другом, в канаву. Темно. Поезд прошел, ни одного выстрела.

Михаил Апекишев до конца жизни будет гадать – почему тогда двери вагона не закрыли? По ошибке? Или – скорее всего —  кто-то пожалел молодых ребят, понимая, что их ждет в лагере – дал им шанс.

Начались скитания по оккупированной немцами Украине.

В бегах

— И пошли мы по селам. Сразу по огородам – нет ли там чего. Тыква, или, может, картофелина какая. Ничего не было. Потом пошли на огонек. Постучались. Отпер дед: – Ой, хлопцы, вы откуда такие несчастные? Ну-ка давайте, буду вас кормить – принес два кувшина молока, хлеба нам. Поели – дедушка видит, у меня ни шинели, ни фуражки, ничего нет на голове. Фуражку мне дал, пальто старое. И вот пошли мы от села до села, семь дней  — в одном селе ночуем, в другом.

На Украине Михаил Федорович (местные называли его «Михалка») провел семь месяцев. Староста пристраивал его по разным домам – и он там работал за еду.

— В мае месяце, не помню, какого числа, приходит староста и говорит: «Михалка, всех пленных отправляют в Германию. Нам сорок человек велели собрать, не убегайте никуда – все равно бесполезно». И привезли нас в Германию.

В Германии

— Привезли нас в колючей проволокой огороженный барак. Приходит шеф и говорит: будете хорошо работать – суп будем давать хороший, мясо, колбасу. Ни разу не давали! Вместо этого – брюква. Варили из брюквы суп все три года, что я там был.

Михаила Апекишева отправили работать на завод – делать танковые механизмы, в паре с немцем. Здесь работало много пленных русских.

— Немцев у нас на заводе почти не было, все на фронте. Французов было много, голландцев. Они хорошо жили, пайки получали. Даже в кино ходили, нас-то не пускали. А потом американцы пришли. Сорок один раз  бомбили. Один раз вечером, в 43-м, в октябре месяце, час бросали бомбы. Елки-палки!

Освободили их американцы ( советская армия и армия союзников шли в Германии навстречу друг другу) 7 апреля. Американцы с нашими обращались хорошо.

— Они нас так кормили, ой! Две банки тушенки в день! Свиное сало, и банка селедки. Утром – чай, и банку на комнату галет, и хлеба пол-буханочки 500 гр, и шоколаду. И по мешку яблок привезли. Потом они нас на аэродром перевезли, там казармы были, и все чин по чину. Мы организовали там полк, военным делом занимались – строевая подготовка была, и тактика.

И вот как-то американцы посадили русских пленных в вагоны, снабдили сухим пайком, и привезли на Эльбу, где и передали нашим.

Встреча советских и американских войск на Эльбе.

— Там два моста деревянных: русских по трое в ряд – на нашу сторону идем. А на другом мосту – французы и итальянцы к ним идут.

…Наш офицер нас обыскал – может, оружие, карты есть или приборы какие. Ничего у нас не было. Потом пешком шли 70 километров, пришли в фильтрующий лагерь (то есть в фильтрационный – здесь «органы» проверяли наших пленных – не сотрудничали ли с фашистами – Авт.). Там наш полковник встретил – речь толканул.  Проверим, говорит, вас всех – потом пойдете в армию.

Полвека прошло, и в 90-е годы семья Апекишевых смогла увидеть его «дело» из архивов НКВД: оказалось, что рассказ рядового Апекишева здесь тщательно проверяли, но ничего крамольного не накопали. Но материалы грозного учреждения все-таки принесли пользу: эти бумаги стали доказательством для Германии, которая в середине 90-х стала выплачивать бывшим русским пленным компенсации за их подневольный труд. И Михаил Федорович за свою трехлетнюю работу на немецком заводе получил, вспоминают родственники, примерно 1100 дойчмарок.

Потом нас в запасной батальон определили. Два или три месяца там был, а потом демобилизация. И я домой вернулся.

Дома он не был почти 7 лет – ушел в 1939 году. Жена и маленький сын четыре года ничего-ничего о нем не знали. После войны у них родился еще один сын, а в 50-е годы они из Сусанинского района переехали в Кострому.  

Михаил Апекишев в 1970-е годы.

Михаил Апекишев  умер в 2002 году. Рассказ о пережитом на войне он закончил простыми словами, сказанными негромким голосом:

 «Все так и было. Не дай Бог никому».


Источник: Kostroma today